Строевая, задорная

  Местного поэта из четвёртой роты, ефрейтора Казюлина, вызвал к себе «на завтра» в штаб командир батальона. Всю ночь не спал Казюлин, думая и гадая о том, зачем он понадобился комбату. Но так и не отгадав «зачем», Казюлин сразу же после утреннего построения пошагал в штаб на встречу к комбату.
- Товарищ полковник, рядовой Казюлин по вашему приказанию прибыл, - громко доложил поэт, приоткрыв дверь кабинета командира.
- А, Казюлин, заходи, заходи, дружок, давно тебя жду. Это ведь ты у нас стихоплёт? – начал разговор комбат. – Тут вот какое у нас дело, Казюлин. Через месяц в нашем округе будет проходить конкурс строевой песни, надо чтобы ты написал слова к этой песне, Казюлин.
  Казюлин стоял с открытым ртом, не шелохнувшись, красный от волнения, и не мог выговорить ни слова.
- Эта песня строевая должна быть, Казюлин, задорной, необычной, в духе молодёжном, современном, - продолжал комбат. – Чтобы наша часть, Казюлин, заняла первое место! И на её написание я тебе даю ровно неделю, и освобождаю тебя на это время от всех работ и нарядов.
- Товарищ полковник! – умоляющи завопил Казюлин. – Да я никогда в жизни не писал строевых, задорных песен!
- Ничего страшного, Казюлин! Все мы когда-то были девочками, - сразу перебил его полковник.
  Зазвонил телефон, и комбат быстро поднял трубку, а затем ещё раз серьёзно взглянув на Казюлина, сказал:
- Свободен. А через неделю жду тебя со строевой, задорной.
  Из штаба Казюлин выходил сам не свой, не помня себя от волнения. А войдя в казарму он лицом к лицу встретился со старшиной роты, который вручил ему чистую тетрадь и две шариковых ручки – по чему Казюлин определил, что тот уже в курсе приказа комбата – по поводу написания «строевой, задорной».
  Неделя, отпущенная комбатом на написание строевой песни, пролетела, как один миг, и Казюлин, счастливый от того, что песня всё же им написана, предстал перед светлыми очами командира.
- Заходи, заходи, Казюлин! Не робей, как девочка! – расплылся в улыбке комбат. – Как там наша песня?
- Товарищ полковник, ваше приказание выполнено! – молодцевато доложил Казюлин и протянул тетрадный листок со словами «строевой, задорной».
  Комбат не спеша одел очки и начал вслух читать текст казюлинской песни:
«Я слышу, как рота чеканит свой шаг!
Пусть слышит его моей родины враг!
Не страшны ей пули и взрывы гранат,
Ведь в бой нас ведёт сам батяня – комбат!
Мы – сила России, её сыновья!
Тебя защитим мы, родная земля!»
  За всё время прочтения текста, довольная улыбка не сходила с лица комбата не на минуту:
- Молодец, Казюлин! Не зря я тебе доверил такое серьёзное дело.
И вобрав в лёгкие побольше воздуха, комбат вновь продолжил чтение текста:
«Пусть часть наша «дышит на ладан» давно,
Врага всё равно превратим мы в говно».
  Глаза комбата округлились, улыбка в мгновенье сошла с его лица.
- Что это такое, Казюлин?! – опешил полковник.
- Это рэп, товарищ полковник! – бодро ответил, не понимающий вопроса Казюлин.
- Какой это, на хер, рэп?! Ты меня «под статью» подставляешь! – заорал, как резаный комбат.
- Никак нет, товарищ полковник! – опять не понял причины огорчения комбата рядовой Казюлин.
  Уткнувшись почти носом в тетрадный листок, комбат поспешил продолжить чтение текста:
«Как свинка фуфайку – врага мы порвём
И в штатах нормально тогда заживём.
Ты – мистер Обама и ты – мистер Буш
Узнаете скоро колыминскую глушь».
- Да это же международный скандал! – опять заорал, как резаный, полкан. – А что это означает в твоей песне «узнаете скоро колыминскую глушь?»
- Это означает, товарищ полковник, то, что когда мы разобьём америкосов, то Буша и Обаму отправим на Колыму, - улыбаясь отрапортовал комбату Казюлин.
- Да, ты, хоть что-нибудь думал своей пустой головой, когда писал это?! – опять, но уже громче и сильнее, заорал комбат.
  И быстро продолжил дальнейшее чтение «строевой, задорной»:
«Черпак, дух и дембель давно рвутся в бой
И в штатах рыдает от страха ковбой.
Мы сделаем, суки, вас эдак и так,
Лишь только полезь на Россию, мудак!»
- Да, ты, что написал?! Ты что написал?! – орал на весь штаб командир части.
Смятый тетрадный листок с текстом «строевой, задорной» полетел в урну.
- Я тебя – сукина сына посажу! Я тебя за такое, херов рифмоплёт, посажу! – не унимался в своей истерике полковник. – Ты у меня до самого дембеля на кухне котелки будешь драить! Я тебя… Ты… Я из тебя… Пошёл на…
  Из штаба Казюлин не вышел, а вылетел.
  С тех пор творческая натура ефрейтора Казюлина, в полной мере испытывает на себе все тяготы и лишения военной службы. 

Военком

Открыл военком магазин уже пятый.
Он денежки черпал, как будто лопатой.
Свои иномарки менял каждый год,
Сажая на зависть весь нищий народ.
Он нюхом не нюхал ни битв, ни сражений,
Но в «шкурных» делах не терпел возражений.
Орал сразу «Смирно! Кругом! Пошёл вон!»
Повесточку в зубы и строем в вагон.
В районе он был и героем, и богом.
Завидев его – уступали дорогу.
Ему руку жал губернатор и мэр,
Владыка его приводил всем в пример.
Вручали ему каждый месяц медали –
Такого генсеки в гробу не видали.
Родители чад «живым-мёртвым» несли,
Счета его в банках безмерно росли.
- А что же, - вы спросите. – Было с ним дальше?
Отвечу вам искренне я и без фальши.
А всё хорошо, жизнь идёт динамично,
Размер его пенсии очень приличный.
Ему нипочём ни один СКР,
Служенью Отчизне – он яркий пример!

ЧМО

 

 В среде солдат – новобранцев рядовой Колька Клюев отличался не только своим маленьким ростом, щуплой фигурой и очками с толстыми линзами,
но и своей культурной манерой общения.
  Весь его вид «гнилого» интеллигентика вызывал у старослужащих, и раздражение, и жуткую неприязнь. И с первых дней службы за Колькой плотно укрепилось прозвище «Чмо».
  «Чмо, иди постирай подшиву! Чмо, начисти бляху! Ты что, Чмо, спишь на ходу? Чмо, иди станцуй!» - только и слышалось по казарме.
  И чем больше Колька бегал и выполнял задания старослужащих, тем больше они над ним издевались, и тем изощрённей были их унижения.
  Но больше всех в этих жестоких играх преуспевал младший сержант Тимофеев, который с подъёма и до отбоя только тем занимался, что придумывал новые и новые издевательства над Клюевым.
  Так прошло два месяца Колькиной службы. И на протяжении этого времени, пользуясь минутными перерывами, Колька писал письмо своему старшему брату, отбывающему наказание на зоне.
  Что он писал в этом письме, уже никто не узнает, только получив ответ от брата, Колька Чмо изменился так, что его трудно было узнать.
  В этот же день рядовой Клюев отказался стирать подворотничок младшему сержанту Тимофееву, за что получил от того кулаком в грудь и был поставлен в наряд дневальным.
  По просьбе Тимофеева дежурный по роте гонял Кольку так, что у того к отбою случилось недомогание и он упал потеряв сознание.
  «Деды» вылили на Кольку ведро воды, привели в сознание, всучили штык-нож, поставили на тумбочку и оставили его до утра в покое.
  И всё бы прошло тихо и гладко, да только на утро младший сержант Тимофеев был найден в своей кровати с перерезанным горлом, а рядом с ним с окровавленным штык-ножом сидел рядовой Клюев.
  Прибывшие в часть менты из военной прокуратуры, обыскав тумбочку Кольки нашли в ней письмо от его брата с зоны, в котором тот написал всего одну строку: «Коля, мочи этих гадов».

До встречи

Опять Пентагон держит курс на Восток,
Поставив войну на широкий поток.
Его корабли бороздят океан,
Где стонет араб от полученных ран.
Сполна поимев ряд арабских «друзей»,
Он Ближний восток превратил в Колизей.
Равняют ракеты его города,
Да только его самого ждёт беда.
Давно раздражает он русских солдат.
Готов, хоть сейчас, вести в бой их комбат.
А русский в бою – то тебе не араб.
В любви и в войне русский «Ваня» - не слаб.
Закончилось время компьютерных игр
И всё решать будет теперь русский «тигр».
МИ-6, АНБ, ЦРУ и МОССАД –
Для русских ракет нету в мире преград.
Америки берег мор.пехов манит –
Во сне мор.пех видит его, когда спит.
Встречай, Пентагон, в гости русских ребят!
В казармах вопросов к тебе целый ряд.
За слёзы абхазцев, Ирак и Чечню
Тебя «нарисует» мор.пех в стиле «ню».
Чуть – чуть лишь осталось до встречи с тобой.
За всё ты заплатишь ценой дорогой!

Встреча с ветеранами

Время быстро идёт – не догнать.
Его брови нахмурены грозно.
Молодому его не понять.
Старику понимать уже поздно.

  Каждый год, по сложившейся традиции, в части проводилась встреча солдат с ветераном войны. Эта встреча с ветераном ничем не отличалась от предыдущей, за исключением лишь того, что новый замполит части решил угостить приглашённого на встречу ветерана ста граммами «боевых» - ни после встречи, а перед ней.
  Солдат, как всегда, собрали в ленкомнате и приказали ожидать ветерана. Минут через десять в дверь вошёл бравый замполит с увешанным, по всей груди орденами и медалями, седовласым дедушкой – ветераном.
  По поведению замполита и особенно дедушки – ветерана наблюдательные солдаты сразу отметили, что посиделки в столовой ста граммами явно не ограничились.
  Подойдя к фанерной трибуне, выкрашенной в красный цвет, дедуля – ветеран поприветствовал, собравшихся в ленкомнате солдат:
- Здравствуйте, товарищи солдаты!
- Здравия желаем, товарищ ветеран! – прозвучало ему в ответ громкое, солдатское приветствие.
  То ли от громкого, солдатского приветствия, то ли от принятого «на грудь», но дедушку явно сильно качнуло.
  Покрепче ухватившись руками за трибуну, дедушка – ветеран начал свой рассказ о боевом прошлом и солдатская аудитория стихла.
  Но уже, буквально, через пять – десять минут ветеран вдруг резко снял с себя пёстрый галстук, сказав, что «в блиндаже очень душно» и попросил открыть форточку, хотя в ленкомнате было довольно прохладно.
  Поправив свою седую чёлку, которую взлохматил, ворвавшийся через, открытую форточку холодный, февральский ветер, дедушка продолжил свой необыкновенно яркий, эмоциональный рассказ, всё чаще перемежающийся ненормативными словечками.
  Новый замполит части, неподалёку сидящий от лектора – дедушки на стуле, поначалу не реагировавший на режущие слух речевые обороты дедушки, теперь всё больше и больше ёрзал на стуле, при каждом употреблении нецензурных слов.
- И вот, - продолжал дедушка – ветеран свой рассказ, - Когда мы этих сук выбили с Днепра…
  Замполит громко закашлялся. Дедушка – лектор бросил недовольный взгляд в сторону перебивавшего его замполита,
Поправил на голове свой седой волос и продолжил:
- Мы их тогда, тварей, так…
  Замполит чуть не подавился собственным кашлем.
- Ты что, заболел? – недовольно спросил дедуля у кашляющего замполита.
- Вы бы не могли не употреблять нецензурных слов? – вежливо попросил замполит.
  И тут произошло то, чего никто не мог, даже предположить.
  Дедушка с такой силой ударил кулаком по трибуне, что она развалилась на части, и одна из его медалей упала на пол. А испуганный и ошарашенный замполит вскочил со стула, отлетел к окну, и замер по стойке «смирно». Солдаты вылупили глаза.
- Как ты смеешь меня перебивать? -  закричал, во всё горло, ветеран на замполита. – Кто ты такой? Вы всю армию разворовали со своим министром Толиком.
  При этом дедушка подошёл к висевшему на стене портрету министра обороны и ткнул в него своим пальцем.
- Вы меня не так поняли! – попытался оправдаться напуганный замполит.
- Молчать! – закричал разгорячённый ста граммами «боевых» дедуля. – Вы до чего, сволочи, армию довели? У вас почему солдаты голодные? Да за такое при Сталине «к стенке» ставили! Да по вам Колыма давно плачет! Я таких, в своё время, пачками…
- Успокойтесь, успокойтесь, - пытался урезонить ветерана замполит.
- Под суд! Я вас всех под суд! – кричал дедуля, ни обращая внимания, ни на какие просьбы насмерть перепуганного замполита.
  На крик ветерана прибежал дежурный по части офицер, быстро вывел солдат из ленкомнаты, и отправил на уборку территории.
  Дедушка – ветеран ещё полчаса кричал на замполита, но выговорившись и немножко протрезвев за это время, успокоился и обиженный пошёл домой.
  Думаю, больше замполит не захочет наливать ветеранам «по сто боевых» до встречи с солдатами.

Неизвестный солдат

Над могилою солдата
Пламя вечного огня
Развевается крылато,
Память светлую храня.

Обняла земля родная
Его прах своим теплом,
И, по небу пролетая,
Журавли грустят о нём.

Страну спасший от бесчестья
В безымянной лежит мгле.
Только Богу он известен,
Только матушке – Земле.

Скорее третьего роди

Не надо слёзы лить, жена,
Душа на части рвётся.
Жаль ты троих не родила –
Теперь служить придётся.

Холодный, сумрачный рассвет
В казарме встречу «духом».
Дадут перловку на обед,
А может быть и в ухо.

Злой и противный старшина
Пошлёт в наряд на кухню
И я голодный, и без сна,
На плац бетонный рухну.

Мне «дед» лапарик отольёт,
«Черпак» ремень утянет,
Моя любовь к тебе пройдёт
И, как цветок, увянет.

Мне будет там не до любви,
Я это точно зная.
Скорее третьего роди,
Жена моя, родная!

Предприимчивый министр

Был наш предприимчив министр обороны
И всё, что блестело тянул, как ворона.
К рукам прилипало его всё подряд,
Девчонок – «наложниц» имел в штате ряд.
Он близко не ведал военной науки,
К пустой голове он прикладывал руку.
За деньги народа жил сытно, богато
И мог бы купить весь враждебный блок НАТО.
Он мог бы купить ЦРУ и Маккейна,
Да только признаться он не был идейным.
По блату большому министром он стал
И просто карманы свои набивал.
При нём миллиарды ушли в неизвестность.
Хотя СКР точно знает ту местность.
Да знать-то он знает, обходит лишь мимо.
Ведь крыша ворюги по прежнему Дима.

Брат и стройбат

Не десантировался брат,
Не видел автомата,
Ведь местом службы стройбат,
Оружием - лопата.

И пусть порою брат ложил
Не дзот - фундамент дачи.
Брат верно родине служил
И он не мог иначе.

Один на даче генерал
Упитанный, здоровый,
Ефрейтора дать обещал,
Да не сдержал жаль слова.

Стал асом - каменщиком брат.
В работе твёрд, как глыба.
За то, российский наш стройбат,
Огромное спасибо!

Армейская поэзия

Поэтом можешь ты не стать,
А вот солдатом быть обязан.

  Любой «шмон» в казарме всегда равносилен стихийному бедствию. Но сегодняшний улов старшины был несколько необычным. Среди множества запрещённых уставом вещей, изъятых из солдатских тумбочек, была тетрадь со стихами местного поэта ефрейтора Козюлина.
  Перед очередным построением, изъятую у Козюлина тетрадь старшина передал командиру части, предварительно что-то шепнув тому на ухо.
  Рота видела, как командир прочитав в тетради несколько страниц, изменился в лице и побледнел от негодования. Построение не сулило ничего хорошего.
  «Рота, равняйсь, Смирно!» - скомандовал заместитель командира части и доложил командиру, о построении роты.
«Вольно!» - гневно прокричал командир.
Наступила тишина.
«У меня в руках тетрадь ефрейтора Козюлина, в которой написаны пасквили на нашу доблестную армию. – прервал тишину командир. – Он из тех кто обгаживает нашу армию и льёт воду на мельницы западных спец. служб, разрушая с тыла нашу оборону».
  Командир раскрыл тетрадь и начал громко читать её содержимое.
«Прощай моя родная рота,
Бушлат портянки и кровать.
Служить мне больше не охота.
Вас дома буду вспоминать»
«Будешь, будешь вспоминать! Не раз вспомнишь!» - ехидно прокомментировал написанное Козюлиным командир и продолжил чтение.
«Мы вспомним в три ряда «колючку»,
Что разделила с миром нас
И командирскую дочь – сучку,
И старшины с прищуром глаз».
  Эти строки привели командира в ярость.
«Я тебе устрою сучку. Ты у меня волком выть будешь», - прогорланил он, гневно глядя на стоящего в первом ряду и дрожащего от страха Козюлина.
«Пожарку вспомню я родную
И свой единственный пожар,
И ночку тёмную, хмельную –
Судьбы сюрприз, как Божий дар».
«Переведите Козюлина из пожарной команды в техническую роту – тут же распорядился командир. – Пусть в мазуте повозится. Ему полезно будет».
И перевернув следующий лист тетради продолжил читать.
«Тебя, Питон, мы вспомним, гнида –
Как ты бил в грудь нас иногда.
Утихнет боль, пройдут обиды.
А гнидой будешь ты всегда».
Командир одного из взводов, длинный, как жердь, старший лейтенант Питонов стоял, как вкопанный. Его красная от волнения шея напоминала варёного рака.
  Командир выдохся, опять наступила тишина. И в этой глухой тишине голос виновника всего происходящего, ефрейтора Казюлина, заикающийся и писклявый, прозвучал, как гром среди ясного неба: «Простите меня! Я не хотел лить воду на западные спец.службы».
  Дружный хохот роты, включая старшего лейтенанта Питонова, и самого командира части сотряс воинскую часть.

Старшина

Зашёл в казарму старшина
И в роту взглядом впился,
И наступила тишина,
Как будто «мент родился».

Он, как всегда, был пьян и хмур,
В херовом настроенье.
С солдат он «драл по восемь шкур»
С животным наслажденьем.

Застыл, как вкопанный, наряд,
Каптёр в каптёрке скрылся,
А этот «лучший друг солдат»
Стоял, не шевелился.

Стоял, как Сфинкс в Египте он
(Но сфинкс с набитым брюхом).
В сравненье с ним Наполеон
Казался жалким «духом».

Не трясся он и не орал…
Без признаков обиды
Себе он жертву выбирал,
С вполне достойным видом.

Давно нуждался этот гад
В серьёзнейшем леченье,
Ведь просто так гонял солдат –
Себе на развлеченье.

Сложный вопрос

Сложный вопрос перед обществом встал:
«Кто нашу армию всю распродал?»
Пушки, ракеты, как призраки снов
Тихо уходят с армейских складов.
Тихо уходят участки земли,
Танки, зенитки, авто, корабли,
Кабель, солярка, бензин, сапоги –
Всё расхищают «народа враги».
«Дело» брало на контроль ФСБ –
Тут же исчезло со склада х/б.
«Дело» взяло на контроль ГРУ –
Тут же ушли миллиарды в «дыру».
Рыщут, как псы, следаки СКР,
Только идёт воровство – один хер.
Майки, портянки, кальсоны, трусы…
Этим варюгам в глаза хоть нассы.
«Дело» берёт на контроль президент –
Значит идёт переломный момент.
Только куда переломный идёт –
Это у нас вряд ли кто-то поймёт.

Лежит солдат

Лежит солдат, раскинув руки,
Бормочет бранные слова.
Не смог он выдержать разлуки
И выпил литр, а может два.

Над ним патруль во всю хлопочет
И шелест слышен тополей,
А он вставать никак не хочет,
Как будто здесь ему милей.

Его давно ждёт ротный в части
И слёзы льёт по нём Устав,
А он лежит хмельной от счастья,
Единым целым с миром став.

И нет ни шума, ни нарядов,
И время вдаль течёт рекой.
И дембель кажется так рядом!
И на душе его покой!